Интервью с Романом Ходыкиным

«В Англии от юриста что-то зависит»

Курс на МГИМО

Как вспоминает сегодня Роман Ходыкин, в 12 лет он увлёкся парус­ным спортом. Любовь к воде, ветру и парусам была столь сильной, что и профессию Роман выбирал соответствующую – хотелось стать капитаном дальнего плавания. Но, чтобы поступить на факультет судовождения, нужно иметь 100-процентное зрение. Роман уже тогда носил очки, не сложилось… Поэтому под конец школы пришлось определяться с вузом.

– Один из моих товарищей работал юристом в центре занятости населения. И время от времени он мне каверзные задачи по гражданскому и уголовному праву задавал: чем грабёж от кражи отличается, например, или при каких обстоятельствах договор будет считаться заключённым. Мне стало это интересно, к тому же именно гуманитарное направление у меня всегда хорошо шло – история, язык, литература. Так я в 1995 году поступил на юридический факультет ИрГТУ.

– Во время учёбы вы получили, что хотели? 

– К сожалению, было ужасное разочарование. В какой-то момент я увлёкся наукой, начал активно участвовать в студенческих олимпиадах и конференциях. Я жил практически в центре города, на Площади Декабристов, в институт каждый день ездил на трамвае. За пять лет в трамваях перечитал всю классику российской цивилистики. Естественно, рождалось много вопросов к преподавателям, но на многие из них они просто не могли ответить. Сегодня я могу сравнить наше российское образование с образованием за рубежом. Основное различие: в Англии меньше дают базовых знаний, но больше специализации. Мне кажется, это оправданно.

Уже во время учёбы Роман начал работать по специальности в «Сибирском юридическом центре» у Юрия Курина, советника юстиции, заслуженного юриста России. «Это была очень интересная работа. Юрий Геннадьевич был одним из первых в Иркутске, кто постарался сделать действительно современную и прибыльную юридическую фирму», – вспоминает сегодня Роман. Тогда же, в начале 2000-х годов, было принято решение об аспирантуре, хотелось заниматься на­укой.

– У меня было пять комплектов документов, я поступал сразу в пять аспирантур. Готовился очень интенсивно. Поступил в три аспирантуры, но выбрал МГИМО. Почему? Международную специфику моей работы предопределило одно интересное дело. В 1999 году я участвовал в судебной тяжбе Управления исполнения наказаний по Республике Бурятия с предприятием из Узбекистана. Мне пришлось читать книги по узбекскому праву, международному частному праву, и, когда мы выиграли это дело в Иркутске, я поехал в Узбекистан, где и выступал в местных судах. Поэтому мой выбор пал именно на МГИМО, где школа международного права была и остаётся очень сильной.

Наш герой подготовился к серьёзной учебе в Москве основательно – накопил денег, чтобы не пришлось отвлекаться на подработку. Мама Романа Людмила Борисовна Ходыкина, как все мамы, пыталась помочь сыну из последних сил. В два года Роман потерял отца, и мама растила его одна. Но материнскую помощь аспирант не принимал. «Я возвращал ей деньги и просил не тратиться на эти переводы, потому что иначе она бы сидела на хлебе и воде, а все деньги отправляла бы мне», – вспоминает он. Забегая вперёд, скажем, что со временем Роман перевёз маму в Москву, поближе к себе и своей семье. Одна из особенностей МГИМО – аспиранты достаточно активно привлекаются к преподаванию. Этим не может похвастаться ни один столичный вуз. Уже после защиты кандидатской в 2005 году Ходыкин был оставлен при кафедре сначала старшим преподавателем, а затем и доцентом. В МГИМО Роман преподавал до самого отъезда в Лондон в 2012 году. Читал курсы по международному частному праву, гражданскому процессу зарубежных стран, международному арбитражу.

– Преподавание в МГИМО мне многое дало. Во-первых, довелось работать на кафедре со многими корифеями науки. Каждая встреча с ними, каждое заседание кафедры позволяло узнать много нового. Во-вторых, в МГИМО очень сильные студенты, которые знают по два иностранных языка. Поэтому работать с ними было очень интересно, но одновременно и сложно. На лекцию или семинар нельзя было прийти неподготовленным, студенты всегда могут задать какой-то каверзный вопрос, на который преподаватель должен знать ответ. Поэтому преподавание всегда держит в тонусе, а преподавание в топ-вузе страны – тем более. Наконец, в-третьих, преподавание само по себе помогает приобрести и развивать навыки устных выступлений, которые мне постоянно пригождаются для выступлений в судах и на различных конференциях.

– Роман, а как всё-таки сложилось у вас с Англией? 

– Когда учился в МГИМО, понимал, что мне нужна языковая стажировка, очень хотел практиковать именно международное право. Мне было труднее, чем многим остальным аспирантам. Всё-таки язык у меня был на иркутском, скажем так, уровне. И я был чуть ли не единственным аспирантом МГИМО, кто владел лишь одним иностранным языком. Мой научный руководитель профессор Сергей Николаевич Лебедев (ушедший из жизни в этом году) спокойно говорил на трёх языках, а читал на шести. МГИМО занесён в Книгу рекордов Гиннеса как единственный вуз, где преподаётся 52 иностранных языка.

Есть такой миф, что достаточно погрузиться в языковую среду, и через 2 недели ты будешь говорить, как носитель языка. Но это далеко не так. Как показывает практика, в язык сколько вложишь, столько и получишь на выходе. Второе в корне неверное убеждение: если ты юрист, то стоит просто съездить на курсы юридического английского языка – и мгновенно сможешь общаться с коллегами-юристами. Роман Ходыкин вовремя понял, что это всё не работает. Когда лингвисты пересказывают юридические термины, то сами часто не понимают, о чём говорят. Роман поставил перед собой цель получить языковую юридическую стажировку в Британии. И добился её, поступив в University College Kensington. Позже была учёба и в Школе международного университета Queen Mary.

– Я проучился год, собрал материалы для диссертации. Всё свободное время проводил в библиотеке, привёз два чемодана с книгами и статьями, – вспоминает юрист. – Вернулся в Москву, защитился, начал работать, сосредоточился на международном арбитраже. И так моя специализация сложилась, что я в основном вёл лондонские дела. Слушания в арбитраже длятся не меньше недели, иногда все две. Поэтому я обычно улетал в Англию на месяц вместе с семьей. И в какой-то момент подумал, что не очень-то удобно из Москвы работать.

На тот момент Ходыкин уже работал в Clifford Chance – английской юридической фирме с 200-летней историей. Ну а первое предложение о работе в Москве Роман получил ещё будучи аспирантом.

– Когда учился в аспирантуре, написал статью «Критерий наиболее тесной связи в международном частном праве», она была опубликована в Московском журнале международного права. Как-то прихожу на кафедру, мне говорят: «Вас ждёт Юрий Эдуардович Монастырский». Это основатель одной из самых авторитетных российских юридических фирм «Монастырский, Зюба, Степанов & Партнёры». Он мне и говорит: «Я прочитал вашу статью, мне понравилось, я бы хотел пригласить вас на работу». Я с известной долей провинциальной наглости ему отвечаю: «Вы знаете, Юрий Эдуардович, я бы сначала хотел в Англию съездить поучиться». Через некоторое время он предложил мне: «Мы вам дадим денег, вы съездите в Англию, вернётесь и будете у нас работать». Так и произошло. После учёбы в Англии я отработал у него два года. После чего получил приглашение в Clifford Chance, где семь лет занимался судебными и арбитражными спорами.

Юрист привлёк внимание и хэдхантеров. В 2012 году раздался судьбоносный звонок с предложением престижной позиции в Лондоне. Ходыкин прошёл собеседование и был утверждён в качестве партнёра в компании Berwin Leighton Paisner. Так началась английская история юриста Романа Ходыкина.

Лондон – партнёрство на равных

Партнёр – это, по сути, совладелец бизнеса. В английской фирме Berwin Leighton Paisner 200 парт­нёров, вопрос о новом всегда выносится на согласование. В чём же особенность позиции партнёра в юридической компании в Англии, каковы отличия от России?

– Это партнёрство с ограниченной ответственностью, которое в России пока не работает. То есть ты вкладываешь не только свой капитал, но и самого себя, свои знания, свой профессионализм и труд. Любой партнёр приходит со своим денежным вкладом (обычно это кредитные ресурсы), чтобы финансовая доля партнёров не уменьшалась. Но вы должны понимать, что желающих стать партнёрами – милли­оны, и многие из них готовы внести вклад. Здесь главное, что партнёром должна назначить юридическая фирма, после чего уже у банка, как правило, не возникает вопросов.

В Лондоне я на тот момент был вторым русским партнёром, сегодня – единственный россиянин.

– Каков профиль вашей работы?

– Я занимаюсь разрешением международных споров. Лондонский международный третейский суд – основная моя вотчина. Также мы судимся в Стокгольме, Нью-Йорке, Париже, Женеве, Цюрихе. Чем хорош международный арбитраж – это международная процедура разрешения споров на международном уровне. В английских судах всё чопорно и по-английски, адвокаты носят мантии и парики, выступают на архаичном английском языке, всё жёстко регламентировано. Арбитраж – международный и совершенно другой. 90% споров в последнее время – споры акционеров либо продажа бизнесов.

Особенность британского правосудия в том, что Англия продаёт своё право, как США джинсы и кока-колу. Например, до 90% крупных российских сделок структурируются по английскому праву. Судиться в Англию прилетают из самых разных точек земного шара. Что обеспечивает работой английских юристов, судей, арбитров. Значит, вносится большой вклад в экономику страны. Нужно подчеркнуть, что английское право – очень бизнес-ориентированное. И оно, как правило, защищает то, что чётко прописано в договоре.

30% споров, которые рассматриваются в Англии, не имеют никакой связи с Англией вообще. Рассмотрение спора – это услуга, и стороны со всего мира выбирают Англию как нейтральную юрисдикцию.

– Роман, с каким именно национальным правом вам приходится работать?

– Международный арбитраж очень специфичен. У меня были дела по английскому, казахскому, русскому, французскому, немецкому праву, сейчас идёт процесс по афганскому праву, где арбитр ирландец,  другую сторону представляют юристы из Дубая. И для всех нас афганское право – это просто материал, с которым приходится работать.

– А оказывает влияние на ведение дел в Англии специфика российской ментальности?

– Ощутимая часть любого разбирательства – перекрёстные допросы. Например, ты приходишь к русскому олигарху и просишь рассказать, как было дело. Они мне практически всегда говорят одно и то же: «Напиши, что надо, а я подпишу». И я им всё время объясняю, что так не работает международный арбитраж. Потому что, если я напишу неправду, она всё равно выявится в ходе перекрёстного допроса, и будет ещё хуже. А меня выгонят из профессии раз и навсегда. Этим мне и нравится моя работа – я не преступаю закон и свою совесть. У меня был интересный спор: русский олигарх продавал банк французу. В таких договорах обычно не пишут стоимость, а пишут формулу. Аудиторы всё сверили, сложили плюсы и минусы. Но читать эту формулу можно было двумя способами. В результате разница сделки составила 20 миллионов долларов. А французы очень обидчивые, не жалея денег, они начали русского олигарха судить в девяти странах. А мы его, соответственно, защищать. Расходы на юристов исчислялись миллионами. В результате примирил стороны медиатор (посредник, который специализируется именно на примирении). Медиаторы – большая тема на Западе и в Москве, до регионов это явление ещё не дошло. По статистике, в Англии профессиональные медиаторы разрешают мирным путём 60-70% всех споров, которые передаются к ним.

 – Простите за нескромный вопрос, но удержаться невозможно. Ваша зарплата зависит от количества закрытых дел?

– У каждой юридической фирмы есть своя уникальная система оплаты. Все они базируются на двух больших моделях, но с разными комбинациями. Американская модель, которая часто называется eat what you kill (ешь то, что ты убил) – доля прибыли партнёра напрямую зависит от того, сколько денег он принёс в фирму. Сколько заработал, столько получил. В английских фирмах традиционно применяется другая система – если ты растёшь профессио­нально, поднимаешься по карьерной лестнице, растёт и твоя доля прибыли, тебе начисляются различные бонусы.

Олимпиада: правды не узнает никто

Ещё одна интересная тема, которую удалось затронуть во время интервью с Романом Ходыкином, – спортивный арбитраж. Олимпиада 2016 года стала скандальной для России – из-за недопуска легкоатлетов в Рио-де-Жанейро, из-за полного отстранения паралимпийской сборной России от Паралимпиады. У Романа Ходыкина есть опыт работы на Олимпиадах, он защищал украинских атлетов во время Олимпиады в Лондоне, а также аргентинских фристайлиста и горнолыжницу во время зимних Олимпийских игр в Сочи.

– Как же устроен спортивный арбитраж изнутри?

– Главным в этом деле является Спортивный арбитражный суд в Лозанне, это международный арбитражный орган, который разрешает споры, имеющие отношение к спорту.

Во время Олимпийских игр в страну, принимающую Олимпиаду, обычно прилетают 12 арбитров.

Если возникает спор, они в течение 24 часов должны вынести судебное решение. В исключительных случаях время вынесения решения могут продлить до 48 часов. Например, с аргентинской горнолыжницей у нас было так: мы писали всю ночь исковое заявление, подали его в 6 утра, слушания назначали на 14 часов того же дня. И этим же вечером прислали резолютивную часть решения, потом – мотивированное решение. Это был спор, касающийся допуска к Олимпиаде. В результате горнолыжницу к Олимпиаде всё же не допустили.

– Вы работали как нанятый юрист. А могут ли спортивные команды иметь своих юристов?

– Могут, и многие большие команды держат штат юристов, защищающих интересы атлетов. В том числе Олимпийский комитет России обычно командирует 3-4 человека. Но кроме этого есть масса атлетов, у которых нет юристов. Что в таком случае делает Международный олимпийский комитет? Перед тем, как провести Игры, представители МОК приходят в местную коллегию адвокатов с вопросом: «Есть ли у вас люди, которые специализируются на спортивном арбитраже и готовы работать на добровольной основе?» Обычно такие юристы всегда есть, но в Сочи эта схема не сработала.

С моей поездкой в Сочи так и получилось: МОК пытался найти в Сочи  местного юриста, который знает международный арбитраж и говорит по-английски. Но почему-то в основном находились юристы, знающие армянский язык и уголовное право. И впервые в истории Олимпиад МОК проспонсировал командировку юристам. Нам оплатили перелёты, проживание в Олимпийской деревне, работали же мы бесплатно. Сейчас достаточно юридических фирм, которые специализируются именно на спортивном праве в Лозанне. И многие олигархи начали спонсировать такие процессы. Например, когда олигарх Михаил Прохоров возглавлял федерацию биатлона, он, насколько мне известно, финансировал все судебные разбирательства своей команды.

– А какое законодательство применяется в спортивном арбитраже?

– Общепринятая мировая практика – применять не право какой-то конкретной страны, а наднациональный свод спортивных правил. Если же вопрос не урегулирован на уровне международных документов, то применяется швейцарское право, поскольку штаб-квартира МОК находится в Лозанне. Но сегодня спортивное право пытаются сделать наднациональным. Были случаи, когда атлеты оспаривали дисквалификацию в своём собственном суде. Но Международная ассоциация по данному конкретному виду спорта и МОК говорили в таком случае: вся наша идея в том, что мы наднациональны. Ваш суд может не признать вашу дисквалификацию, но на чемпионат мира мы вас не допускаем, потому что решения вашего суда не обязательны для международных федераций и МОК.

– Как вы лично восприняли недопуск к Олимпиаде российских спортсменов и паралимпийцев?

– Мне показалось, что была некоторая натянутость в этом решении. И самое страшное, что правды не узнает никто. Если существовала государственная программа допинга, её сложно оспорить. И мне кажется, что это не совсем справедливо по отношению к спортсменам, которые четыре года отдали циклу спортивной подготовки. И этим людям нужно было дать возможность себя защитить. Грубо говоря – если система настаивает на принятии препаратов, у спортсмена должно быть право выбора и отказа. Потому что на карту ставится практически всё.

– Как формируется состав суда в международном спортивном арбитраже?

– Стандартная процедура назначения арбитров – когда каждая сторона выбирает по арбитру, так называемый третейский принцип. Но у спортивного арбитража есть свои особенности – существует список арбитров. В нём только двое русских – Александра Брильянтова, начальник юрдепартамента Международного олимпийского комитета, и Виктор Березов. Непосредственно на Олимпийских играх всю тройку назначает сам суд.

– Возможность взыскания убытков, вызванных несправедливым решением об отстранении, существует? Спортсмен может потом пойти с решением спортивного арбитража в какой-то национальный арбитраж?

– Не было таких прецедентов.

И даже Европейский суд по правам человека здесь не поможет. Потому что некого назначать ответчиком. Ответчиком должно быть государство, которое нарушило закон. В нашем же случае МОК – это международная организация.

Английская судебная система – самая независимая в мире

Большинство граждан России подвергает сомнениям честность, разумность и адекватность российских судов и судей. И для этого есть основания – прежде всего несправедливые приговоры в громких делах.

– Роман, бывают ли у Велико­британии судебные разбирательства по поводу врачебных ошибок?

– Это очень большая тема в Англии. Но возможности выплат пострадавшим пациентам значительно выше, чем в России, потому что врачи, как и юристы, обязаны страховать свою ответственность. И за ошибку врача платит страховая компания. Примечательно, что при этом медицина в Англии бесплатная. Второй важный момент: право за 600 лет сильно развилось именно в этой сфере, касающейся бизнеса. По сути, английские судьи сейчас создают прецеденты с прицелом на будущее, то, что станет нормой права для всего мира через какое-то время. Поэтому британский судья 10 раз поду­мает, прежде чем вынесет приговор. Возьмём в качестве примера разбирательства после ДТП. Допустим, девушка, которая всего 10 дней находится за рулем, врезалась в другую машину. Какой к ней применять стандарт – опытного водителя, среднего или неопытного? И суд говорит: с точки зрения политики права, мы должны применять стандарт среднего водителя, мы не должны делать скидку на то, что подсудимая пока неопытный водитель. Потому что, с точки зрения права, на дороге должны быть только те, кто компетентен в вождении. Так же и с медициной: стандарт – это общий стандарт в индустрии. Врач должен лечить теми методами, которые профессия в целом поддерживает. Он может от них отклоняться, но, по большому счёту, если применяется что-то ниже стандарта, общепризнанного в медицине, это будет считаться нарушением, халатностью. Если доктор не знает о новом методе, не совершенствуется, не учится, это тоже его небрежность. Поэтому врачи в Англии постоянно стремятся повышать уровень своей профессиональной компетентности.

– Почему в Великобритании решается так много судебных споров?

– До 30%. Потому что английская судебная система считается самой независимой в мире. Даже в Америке она не такая независимая, потому что в США достаточно кумовства. Нет банальных взяток, но кто-то с кем-то в Гарварде учился, кто-то с кем-то в гольф играет, это всё может определить исход судебного дела.

– Роман, завершая наш разговор, хочется спросить: что вы получили с этой работой помимо удовлетворения профессиональных амбиций, роста уровня жизни?

– Чем мне нравится Англия – это страна уважения к праву, к юридической профессии, это государство правовой культуры. Здесь от юриста что-то зависит, судья слушает тебя, нет коррупции, от твоего мы­шления, аргументации, умения писать и говорить что-то зависит.

И мне нравится творить в этой сфере.

– Со стороны особенно ярко видятся недостатки российской судебной системы. Нет ли желания в дальнейшем сделать вклад в её развитие? Может быть, через судейство, преподавание?

– У меня пока нет желания вернуться. Мне кажется, я не исчерпал в Англии все свои возможности, у меня есть чем там заниматься в ближайшие 10–20 лет. Но при этом я делаю всё, что могу, для вклада в российскую систему правосудия: читаю лекции студентам и судьям, пишу статьи, веду колонки. Связь с Россией сохраняется, и я не намерен её прерывать.

Взято отсюда